Я не знаю, о чем думал балаклавский бронзовый Куприн на закате десятого дня месяца июля 2009 года от Рождества Христова… Он старался не смотреть на Западный берег, устремив свой взор на выход из бухты.
Я стоял рядом и думал об уникальности Балаклавы и относительности всего сущего в мире. Мне было труднее, чем бронзовому писателю. Помимо воли, взор мой приковывал уродец-отель, взявший в плен дворец-дачу Завадского. Уникальный дворец-мираж «Фата-моргана», потрясающая эстетика смеси готики и мавританского стиля уже вряд ли порадуют наших потомков.
Потерян смысл восстановления и реконструкции дворца. Подмявший под автопаркинг древнее кладбище, нависающий многоэтажной тушей над сказочным дворцом, захватчик-отель уже ведет работы во внутреннем дворике «Фата-морганы», стремясь зажать произведение зодческого искусства и с севера. С юга он уже удачно закрыл его лифтом для автомашин, стремясь доминировать в своем безобразии над эстетикой предков, не допускавших дисгармонии своих творений с ландшафтом…
– Все в мире относительно, – думалось мне. – Где-нибудь в Ласпи этот уродец превратился бы в отеля-красавца, гордо бы возвышался над кипарисами, не диссонировал бы со скалами и не надругался бы над могилами предков. А здесь, в Балаклаве, он похож на чужеродную саркому, медленно, но неотвратимо убивающую то прекрасное, что было создано до нас, отравляющее кровь, и, самое страшное, дух Старой Балаклавы – уникального аристократического курортного поселка, созданного трудом лучших архитекторов своего времени.
Уникальная, бедная Балаклава, лишенная своей городской власти, городского архитектора и городского головы, она вынуждена только подчиняться приказам старшего брата-Севастополя, не годящегося ей по возрасту даже в правнуки. Властям особостатусного города-синьора не всегда есть дело и время до эстетики древнего пригорода, до канализации сюзерена, до удобства жителей и гостей этого города с многотысячелетней яркой историей и своеобразной южнобережной архитектурой, заложенной архитектором Его Императорского Величества Н.П. Красновым…
Ну, скажите на милость, зачем потребовалось демонстрировать уникальность Балаклавы в момент проведения международного байк-шоу? Во всех городах и странах движение мотоциклов, как транспортных средств повышенной опасности, по центральным улицам запрещено, что и подтверждается соответствующими дорожными знаками.
Балаклава же гостеприимно распахнула хромированным красавцам и их седокам объятия не только своих узких улочек, но и своей пешеходной (!!!) Набережной. Дюжин шесть железных коней насчитал я на Набережной в тот знойный вечер. Считать было трудно. Далеко не все кони стояли на месте. Оседланные лихими седоками, они весело распугивали басовитым рокотом гуляющую по Набережной детвору и степенную публику.
– Неужели надо обязательно ждать первого несчастного случая, – с тоской подумал я, – чтобы подчиненные Героя Франкфуртской битвы запретили въезд на Набережную любым транспортным средствам. Боюсь, тогда зарыдают и карапузы, которых ретивые стражи порядка заставят слезать с трехколесных коней…
Но выпивший перед вечерним моционом молока карапуз с трехколесным другом, да под присмотром мамы-папы совсем не так опасен на пешеходной крошечной Набережной, запруженной гуляющей и не всегда трезвой публикой, как давно не пьющий молоко заматеревший байкер на стальном коне, далеко за центнер весом и мощностью с хороший табун лошадей.
Я допускаю мысль, что любители ветра в лицо, оставившие своих железных друзей почивать перед многочисленными кафешками Балаклавской набережной, под чай с ежевичным вареньем мирно обсуждали нюансы эстетики поэзии Серебрянного века, томным взором следя за ущербной луной и почесывая волосатую грудь. Да что-то не заметил я у них на столах ни варенья, ни чая…
Александр ЛАСТЕНКО
