Примерно в эти дни 70 лет назад, посреди раскуроченной войной Европы, вопреки всему, возникла любовь. В только что занятом Красной Армией Львове мой дедушка встретил мою бабушку. В отличие от руководства Украины, проигнорировавшего юбилей присоединения Галичины к Украине, не могу не отметить этого события – ведь иначе не было бы на этом свете меня.

Порабощение

Бабушка моя по отцу – коренная галичанка из села Куликов (там же, только двадцатью годами позже, родился великий Богдан Сильвестрович Ступка), гражданка свободной европейской Польши, с 15 лет трудилась в славном мясте Львуве.

Справедливости ради скажем, что, живя в вожделенной Европе, пращурка моя весьма мало приобщилась к европейской культуре и образу жизни. Никто почему-то не предлагал ей престижной и доходной работы в высокоразвитом европейском городе, где давно ходили трамваи, было централизованное водоснабжение и работало множество театров. И возле университета ее не хватали за руки с настойчивыми просьбами приобщиться к мировой науке. Пожалуй, у нее даже никто не интересовался, ела ли она что-нибудь на этой неделе и будет ли ей что одеть на зиму. Занятие у бабушки между 1936-м и 1939-м было самое что ни на есть распространенное среди тогдашнего 15-процентного «украинского» населения столицы Львовского воеводства Речи Посполитой Польской. Бабушка служила домашней прислугой у поляков, принадлежавших к среднему классу. Как говорят во Львове – «пжынесь, подай, позамятай» (принеси, подай, подмети). Хозяйственные таланты женщин из Западной Украины, ныне широко доступные жителям солнечной Италии, были открыты именно тогда.

И бабушке еще, можно сказать, повезло. Подавляющее большинство представителей будущей «титульной национальности» не вылезало из своих стодол и полонын. Во Львове их называли «кабанями» (т.е. свиньями), и только что не было табличек «тылько не для русинув». Галичанин, если выпадал такой случай, топал до Львова пешодралом босыми ножками, неся на плече свои башмаки, и только перед городской рогаткой обувался. А бабушка моя, хоть и спала в кухне на полу, зато постоянно носила обувь.

В таком вот процветающем положении поработил мою незалежную европейскую бабушку оккупант-дедушка, офицер Красной армии родом из Полтавской губернии.

Памятник Риббентропу-Молотову
Весна во Львове – сырая и промозглая. Самая романтичная пора в этом «маленьком Париже» – вторая половина сентября и начало октября, Бабье лето, когда украшенные лепниной и скульптурами серые здания европейской архитектуры обрамляются золотом кленов и тополей.

Львов совершенно не пострадал ни от солдат фюрера, жестко отутюживших остальную Польшу, ни от советских воинов, получивших ключи от города на блюдечке с голубой каемочкой. А обилие в городе молодых симпатичных красноармейцев – в основном украинцев из-за Збруча – лишь добавляло романтизма. Немногочисленные русинские девушки наконец получили фору перед психологически сломленными польскими конкурентками: они могли общаться с привлекательными оккупантами без переводчика, что значительно облегчало воссоединение украинских земель на самом надежном, половом уровне.

В итоге моего отца бабушка родила в 1944 году в переполненной беженцами Средней Азии, в Самарканде (из-за чего я, при желании, могу претендовать на гражданство Республики Узбекистан). Простреленный в нескольких местах дедушка после Победы был послан на возрождение промышленности в тот же Львов.

Если б не исторический акт «Воссоединения западноукраинских земель с Украиной», не встретились бы никогда и мои мама с папой. Отца матери, потомственного севастопольца, тоже офицера-фронтовика, не снимавшего сапог с финской войны, демобилизовали в 1944-м. Он, забрав семью, жену и двоих детей, просидевших всю войну беженцами в оккупированной Белоруссии, поехал по заданию Родины организовывать промышленность в Западной Украине. Наверное, квалифицированные кадры и рабочие руки требовались тогда больше в опустевшем Ленинграде, выгоревшем Севастополе, превратившемся в развалины Сталинграде. Но оккупанты действовали как-то нелогично. И явно со злым умыслом принялись в первую голову пичкать деньгами, людскими ресурсами и промышленными объектами не слишком-то пострадавшую от войны Галичину.

Во Львове в 1950 году, где по ночам еще иногда ловили зашуганных бандеровцев, родилась моя мама. Позже родители встретились, поженились, и на свет появился я – один из многочисленных плодов позорного сговора двух диктаторов, разделивших в 1939 году восток Европы.

Если кому-нибудь придет в голову идея инициировать установку памятника Риббентропу и Молотову, он найдет во мне самого горячего сторонника и помощника. Так и вижу щеголеватого стройного аристократа Иоахима фон Риббентропа с моноклем в глазу и приземистого квадратного совпартработника Вячеслава Молотова в пенсне, которые, обнявшись в бронзе, с радостными лицами показывают современным украинцам на подаренные им просторы Западной Украины.

Или, на худой конец, можно было бы реализовать в объемных формах известную карикатуру Клиффорда Бэрримана, на которой влюбленный франтоватый жених с усиками кисточкой ведет под ручку довольную собой пышноусую горбоносую невесту. И надпись – «Адольфу и Иосифу от благодарных украинцев».

Кто так репрессирует?!

И за что, на самом деле, современным украинцам, галичанам обижаться на Сталина? Никакие их «вызвольни змагання» и «вековечные устремления» не могли объединить в одном государстве все украинские земли. А он это сделал. К тому же те, кто раньше месил дорожную пыль мозолистыми пятками, ломанулись в университеты и квартиры с горячим водоснабжением, бывшие «кабани» стали завмагами и секретарями парткомов с твердым спецпайком. О том, как процветала моя бабуля в довоенной Польше, я уже рассказал. Она, правда, и при советской власти не стала номенклатурным работником и всю жизнь прожила в прохладной квартирке на первом этаже, скорей напоминавшей небольшой коридор.

Но мне почему-то постоянно вспоминается другой интересный пример.

Во Львове все 90-е годы любимым развлечением было выкапывание чьих-то костей и торжественное их перезахоронение. Это называлось восстановлением памяти о жертвах сталинского режима. Репортаж об одном из таких действ смотрел я как-то по местному телевидению. Перезахоранивали останки расстрелянных и зарытых во дворе Замарстыновской тюрьмы. И вот после того, как прах предан земле, берут интервью у какого-то замызганного «чолов’яги» в летах, который оказался сыном одного из расстрелянных. И говорит этот селянин, по судьбе которого прошелся катком самый страшный в истории режим, примерно следующее: «Когда отца забрали и расстреляли, нас осталось трое сыновей. Было очень тяжело. Мать одна нас поднимала. Одному сыну построила дом, второму построила, третьему…».

Меня чуть Кондратий не обнял от неожиданности. Я, внук двух офицеров-оккупантов, продав с братом дедушкину двухкомнатную квартиру, оказался в полуподвале с крысами и текущими трубами. А эти, раздавленные советским катком, понастроили себе палаты каменные! Кто был в Галичине, знает: хижин дяди Тома или избушек на курьих ножках вы там не найдете, дома все сплошь кирпичные, двух-трехэтажные, с кирпичными же заборами (там называют их «мурами» – как крепостные стены). Это ж как надо было репрессировать?! Варлаам Шаламов, по недоразумению примкнувший к троцкистам, провел 17 лет в лагерях, потом мыкался по коммуналкам и умер в доме престарелых. А эти, богом обиженные, дворцы себе отгрохали за счет той самой власти, от которой пострадали!

Вообще, к сталинским репрессиям у меня много вопросов. Это как же надо было бороться с «украинским национально-освободительным движением» (которое мы называем бандеровщиной), чтобы через 30 с небольшим лет оно расцвело буйным цветом и взяло власть в свои цепкие ручонки? Как надо было «уничтожать украинскую Греко-католическую церковь», если еще при советской власти ее приверженцы силой захватили множество храмов, разбив в порыве возрождения духовности немало голов? Как, наконец, надо было проводить «насильственную русификацию», если все время советской власти во Львове почти не было вывесок на русском языке?!

Спасибо, конечно, товарищу Сталину от лица ныне живущих украинцев за Западную Украину. Хотя, конечно, не будь Галичины в составе нашей страны, может быть, и жили бы мы по-другому, и не было бы никакого раскола, и не было бы перегавкиваний с Россией, а также национально-болезненных мифов и увлечений.

Но куда девался хваленый тоталитаризм, высший менеджерский пилотаж сталинской системы, ее беспощадность? Халтура это, а не репрессии. Вместо того, чтобы физически исчезнуть под сапогом НКВД в ходе так называемых репрессий, бандеровщина получила дополнительный стимул для развития и повод плакаться на каждом шагу о том, как ее гнобили. Бандеровщину не только не репрессировали, а простили, обласкали, поставили на довольствие, заткнули рот жирным куском союзного пирога и чуть ли не пылинки сдували.

Поучиться бы Иосифу Виссарионовичу у своих предшественников, решивших в Галичине другой наболевший – русский вопрос – еще в начале 20 века. До 1914 года в австрийской Галиции большинство населения считали себя русскими – близкими родственниками великороссов, малороссов и белорусов. Сторонники этой идеологии избирали депутатов в парламент Австро-Венгрии и в Галицкий сейм, издавали массу газет на русском языке (и вообще письменный русский язык был употребим в местном делопроизводстве), обладали широкой инфраструктурой общественных и просветительских учреждений. Русофилами были почти все предшественники митрополита Анджея Шептицкого – главы униатской церкви! Первый заграничный памятник Пушкину был поставлен в 1907 году в галицком селе Заболотовцы стараниями местного униатского священника Ивана Савьюка.

И хватило буквально трех лет Мировой войны, чтобы ничего этого не стало. Педантичные австрийцы – не чета сентиментальному меланхолику Сталину. Русская Галичина была уничтожена физически – военно-полевыми судами и расстрельными командами, которые, имея в руках списки членов русских организаций и данные последних выборов, уничтожали крестьян, духовенство и интеллигенцию в ускоренном порядке – повесив на ближайшей осине или просто походя ткнув штыком. Некоторых для разнообразия этапировали в концлагеря, где их ожидали голод, холод, эпидемии и издевательства. Когда в 1917 году чешские депутаты австрийского парламента подняли скандал по поводу того, как государство расправилось со своими гражданами, реабилитировать было уже почти некого!

После войны сил остатков русского движения хватило уже только на то, чтобы увековечить память о жертвах геноцида. Уничтожение довершили в 1939-м орлы Сталина, с точки зрения которых никаких русских в украинской Галичине быть не могло: русофилов сочли белогвардейцами со всеми вытекающими из этого последствиями.

А Иосиф Виссарионович, из которого в последние годы делают «великорусского шовиниста» и чуть ли не скрытого черносотенца, не иначе как генеральный информационный спонсор бандеровского движения.

Мне есть за что его не любить. А за что они его не любят???

Николай Ефименко, «from-ua.сom»