Он жил в эпоху, когда казалось, что все можно объяснить. Философы наперебой давали ответы на вопрос, в чем смысл жизни. В борьбе за светлое будущее мирового пролетариата – по Марксу. В стремительной эволюции к Сверхчеловеку – по Ницше. В прогрессе науки – по всеобщему заблуждению. Ни в том, ни в другом и ни в третьем – утверждает Толстой. Смысл жизни – в любви, но не простой, а в божественной.

В то время почему-то считалось, что все аскетическое само по себе божественно. Земной любовью Лев Николаевич пресытился уже к 35. Пережил свой арзамасский ужас смерти и решил вступить с ней в единоборство. Поединок закончился, я бы сказал, вничью. Уход из Ясной Поляны в никуда обессмертил Толстого не меньше, чем Пушкина обессмертила его последняя дуэль. Но если дуэль – дело, по тем временам, почти заурядное и обычное, то уход в вечное странствие, где смерть сливается с жизнью за горизонтом, – сюжет скорее для жития, чем для биографии.

В 18 лет он обозначил в своем дневнике цель жизни – создать новое Евангелие. В широком смысле он его создал. Непротивление злу насилием – закон Толстого. Возможно, гений допустил ошибку, поставив вначале слово “непротивление”. Уж кто-кто, а он противился злу всем своим существом. С литературной и религиозной точки зрения попытка переписать Евангелия на современный лад успехом не увенчалась. Современники зло шутили: есть Евангелие Христово и Евангелие Толстово. У Толстого нет чудес, нет воскресения из мертвых, но есть твердая уверенность в божественной правоте Христа. Этой уверенности не было и нет у многих, кто скрупулезно следует каждой букве, ничто не подвергая сомнению, ни в чем не пытаясь разобраться.

Софья Андреевна записала в своем дневнике, что Лёвушка создал свое вероучение, о котором через несколько месяцев все забудут. Вот уже ХХI век начался, а не забываем. Кто ругает, кто критикует, а кто-то пытается искренне разобраться в прозрениях и заблуждениях великого человека. Так ли часто рождаются такие овселененные и в то же время такие земные гении? Да и с чисто человеческой точки зрения Толстой фееричен и ослепителен. Вы можете запросто сыграть на фортепьяно в четыре руки переложение Четвертой симфонии Бетховена или прелюдию Шопена? А читать Канта и Шопенгауэра по-немецки, жалуясь, что не все понятно? А критиковать Шекспира, давая свои переводы со староанглийского?

Вот парадокс: критикуя церковь, он тем не менее привлек к вере и к текстам Евангелий, по их свидетельству, таких столпов, как Владимир Соловьев, Павел Флоренский, Николай Бердяев, Сергей Булгаков. Потом они все яростно критиковали своего учителя, открывшего для них путь к христианству. Кто не заблуждается, тот и не прозревает. Обезьяна не ошибается в решении дифференциальных уравнений по очень простой причине – она их не решает. А Толстой решал. Ошибался, но первый пытался решить.

Кроме учения о непротивлении злу насилием было еще не очень понятое “опрощение”. Тут вроде бы и говорить не о чем. Не может каждый человек пахать, сеять, рубить дрова, тачать сапоги и при этом писать гениальные романы. Но сам Толстой смог. Это ведь только в анекдоте: “Ваше сиятельство, пахать подано”. И пахал, и сеял, и дрова рубил, и воду носил, и сапоги тачал сам.

В 1920-е возникла частушка: “Мой миленок не простой – кум шофера Ленина. Что теперь мне Лев Толстой и Анна Каренина”. Студенческий фольклор запечатлел толстовство на века в песенной шпаргалке: “В имении Ясной Поляне / жил Лев Николаич Толстой, / не ел он ни рыбы, ни мяса,/  ходил по аллеям босой”. А ведь действительно ходил, и не только по деревне. Дошел босой от Ясной Поляны до Москвы, когда было за 70. До чего же могучий организм! Чехов или Бунин слегли бы замертво на первом же полустанке.

Было бы пошлостью говорить сегодня о художественных достоинствах его прозы. Все равно что объяснять, как ярко светит солнце.

И все же нельзя слишком доверять этому гениальному графу. Вот пьеса “Живой труп”. Ничего себе труп – гуляет всю ночь с цыганами, да еще цыганку из табора увел. А Оленин в “Казаках” походя дарит коня. Это все равно что “порш” подарил и даже о цене не задумался. Плохо мы прочли “Казаков” – там все ясно про наш Кавказ. И “Севастопольские рассказы”, где он свои боевые впечатления запечатлел, неплохо бы перечитать и нам, и нашим врагам.

И все же я никогда не прощу Толстому, что отобрал Наташу у Андрея и отдал Пьеру. И с Анной нехорошо поступил, бросив под паровоз. Да и Катюшу с Нехлюдовым незачем было разлучать. Боюсь, что и через тысячу лет эти претензии к великому писателю останутся в силе. И в этом лучшее доказательство его гениальности.

Константин Кедров, “Известия”